Неточные совпадения
—
Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает
маме разбавлять молоко водой, — у нас было две коровы.
Мама продавала молоко, она была честная, ее все любили, верили ей. Если б ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, — понял?
—
Отец жалуется, что любить трудно. Он даже кричал на
маму: пойми, дура, ведь я тебя люблю. Видишь?
Помню, как это было странно: приехала я домой, а
мамы — нет,
отец — не тот.
«
Мама хочет переменить мужа, только ей еще стыдно», — догадался он, глядя, как на красных углях вспыхивают и гаснут голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем
отец, но было неловко и грустно узнать, что
мама, такая серьезная, важная
мама, которую все уважали и боялись, говорит неправду и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
Но чаще Клим, слушая
отца, удивлялся: как он забыл о том, что помнит
отец? Нет,
отец не выдумал, ведь и
мама тоже говорит, что в нем, Климе, много необыкновенного, она даже объясняет, отчего это явилось.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это
отец, дед,
мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на
маме, просить правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать,
отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает
мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня,
мамы, брата,
отца… Знает Версилов?
— А
мама — та чуть не молится на Данилушку. Она, кажется, глубоко убеждена в том, что все удачи
отца зависят единственно от счастливой звезды Данилушки.
— Ничего не дам, а ей пуще не дам! Она его не любила. Она у него тогда пушечку отняла, а он ей по-да-рил, — вдруг в голос прорыдал штабс-капитан при воспоминании о том, как Илюша уступил тогда свою пушечку
маме. Бедная помешанная так и залилась вся тихим плачем, закрыв лицо руками. Мальчики, видя, наконец, что
отец не выпускает гроб от себя, а между тем пора нести, вдруг обступили гроб тесною кучкой и стали его подымать.
Прощай,
отец! Прощай и
мама! Лес,
И ты прощай!
Мы очень жалели эту трубу, но
отец с печальной шутливостью говорил, что этот долгополый чиновник может сделать так, что он и
мама не будут женаты и что их сделают монахами.
Аня(задумчиво). Шесть лет тому назад умер
отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик.
Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки… (Вздрагивает.) Как я ее понимаю, если бы она знала!
Похворал отец-то, недель семь валялся и нет-нет да скажет: «Эх,
мама, едем с нами в другие города — скушновато здесь!» Скоро и вышло ему ехать в Астрахань; ждали туда летом царя, а
отцу твоему было поручено триумфальные ворота строить.
—
Мама, не плачь, я сам хочу ехать, — утешал ребенок, выходя за двери с своим
отцом и швицким посланным.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся
мама с
отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше
отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
— Родителей лишилась? — повторила она. — Это — ничего!
Отец у меня такой грубый, брат тоже. И — пьяница. Старшая сестра — несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный.
Маму — жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех боится. Иногда — так хочется видеть ее…
Незнамов (тихо).
Мама, а где
отец?
— Пощади нас! — сказала сестра, поднимаясь. —
Отец в страшном горе, а я больна, схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. — Прошу тебя, умоляю, именем нашей покойной
мамы прошу: иди опять на службу!
— Но вот что мне удивительно, — заговорил Саша, — я люблю и
отца. И смешно сказать, за что! Вспомню, что он любил щи — их у нас теперь не делают, — и вдруг полюблю и щи, и
отца, смешно! И мне неприятно, что
мама… ест баклажаны…
—
Мама! Неужели у тебя нет ни одного портрета
отца? Подумай: я ни разу не видал его.
Так как
отец большею частию спал на кушетке в своем рабочем кабинете, или был в разъездах по имениям, то я знал, что
мама не только одна в спальне на своей широкой постели, но что за высокими головашками последней под образами постоянно горит ночник. Когда мною окончательно овладевал восторг побежденных трудностей, я вскакивал с постели и босиком бежал к матери, тихонько отворяя дверь в спальню.
Петр(выглядывая из двери). Тише… (Обращаясь в комнату.) Иди,
отец, иди к
маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.) Не пускайте никого!..
Саша. Нет, вы,
мама, удивительны. Оставить мужа,
отца своего ребенка, и вы хотите, чтобы она была спокойна.
Но сафьян другой был, и другая ссора, когда мы разорвали портфель у
отца и нас наказали, а
мама принесла пирожки».
Любовь.
Маме было бы лучше с тобой, чем с
отцом, который пьёт, играет…
Любовь (твёрдо).
Мама, мой
отец — он! Я это знаю.
Пётр (помолчав). Всё это странно. Ты не любишь
отца, не уважаешь его, но ты останавливаешь меня, когда я хочу сказать о нём то, что думаю. Почему? Почему так,
мама? Ведь ты же сама рассказывала мне о нём!
Пётр (тихо). Ты,
мама, скажи
отцу, что я не буду ходить в гимназию. Мне говорить с ним… трудно, мы плохо понимаем друг друга… Скажи — я дал пощёчину Максимову, когда он назвал
отца зверем и подлецом… Теперь я понимаю, что незаслуженно обидел этого мальчика… Хотя он не прав — какой же зверь
отец? (Медленно и задумчиво.) Какой он зверь…
Пётр. Но чему же,
мама, учиться? Самое ценное, что я узнал там до сей поры, это про
отца… о нём я уже знаю достаточно… достаточно для того, чтобы…
Любовь (входит).
Мама, тебя зовёт
отец… Что с тобой, Вера?
Любовь (тихо).
Мама, он мой
отец?
Новый гость мог беседовать только с моими родителями, да и то
отец, по-видимому, не рад был ни его визиту, ни говорливости, но
мама в этот раз была к нему внимательна…
— Тогда умру. Как
мама померла, так и я помру, — сказала Дунюшка — и так спокойно, так уверенно, как будто говорила, что вот посидит, посидит с
отцом да и побежит глядеть, как в огороде работницы гряды копают.
— Нет, просто, просто… Никакого бесславия не надо; он приедет и привезет мой документ, а ты возьми его. Ларочка, возьми! Ради господа бога, ради покойного
отца и
мамы, возьми! А я, вот тебе крест, если я после этого хоть когда-нибудь подпишу на бумаге свое имя!
— Как! — воскликнул генерал, когда
мама сообщила ему о военной службе папы. — Значит,
отец Люды тот самый Влассовский, который пал геройской смертью в последнюю войну! О, я его знал, хорошо знал!.. Это был душа-человек!.. Я счастлив, что познакомился с его женою и дочерью. Как жаль, что вы уже уезжаете и что я не могу пригласить вас к себе! Но надеюсь, вы осенью привезете вашу дочь обратно в институт?
— У нас на Кавказе почти у всех такие, и у
мамы были такие, и у покойной тети тоже, — с какой-то гордостью и тихой скорбью проговорила княжна. — А это кто? — быстро прибавила она, вынимая из моего чемоданчика портрет моего
отца.
Мама моя была простая джигитка из аула Бестуди… В ауле этом поднялось восстание, и мой
отец, тогда еще совсем молодой офицер, был послан с казачьей сотней усмирять его.
Яркой огненной полосою пронизывала меня мысль: «Мой
отец женится, у меня будет новая
мама!» Эта мысль показалась мне ужасной, невыносимой…
Отец, вернувшийся во время моей бешеной скачки по саду, подхватил меня на руки и покрыл мое лицо десятком самых горячих и нежных поцелуев… Он был так счастлив за
маму, мой гордый и чудный
отец!
Я задремала, прикорнув щекою к ее худенькой руке, а проснулась под утро от ощущения холода на моем лице. Рука
мамы сделалась синей и холодной, как мрамор… А у ног ее бился, рыдая, мой бедный, осиротевший
отец.
Как-то раз, лежа в своей постельке с закрытыми от подступавшей дремоты глазками, я невольно услышала разговор
мамы с
отцом.
Я ласкалась к
отцу, и сердце мое уже не разрывалось тоскою по покойной
маме, — оно было полно тихой грусти… Я плакала, но уже не острыми и больными слезами, а какими-то тоскливыми и сладкими, облегчающими мою наболевшую детскую душу…
— Ты думала, помер
отец, так на тебя и управы не будет?
Мама, дескать, добрая, она пожалеет… Нет, милая, я тебя тоже сумею укротить, ты у меня будешь знать! Ты бегаешь, балуешься, а
мама твоя с утра до вечера работает; придет домой, хочется отдохнуть, а нет: сиди, платье тебе чини. Вот порви еще раз, ей-богу, не стану зашивать! Ходи голая, пускай все смотрят. Что это, скажут, какая бесстыдница идет!..
Весь Гори оплакивал
маму… Полк
отца, знавший ее я горячо любивший, рыдал, как один человек, провожая ее худенькое тельце, засыпанное дождем роз и магнолий, на грузинское кладбище, разбитое поблизости Гори.
— Что с тобой, Нина? — как-то раз серьезно и строго спросил меня
отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре, — что с тобой, я не узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя
мама, если б видела тебя такою.
Для других детей, но не для меня. Недавно мне жаловался старик-отец на своих сыновей-футболистов, возвращающихся домой с разбитыми лбами и рваною обувью: «Другим удовольствие, а мне один разрыв сердца!» Вот так тогда и мне было: другим удовольствие, а мне один разрыв сердца. Я с беспокойством спрашивал
маму...
Тем удивительнее и тем трогательнее была ее любовь к мужу, — католику и поляку; больше того, — во время женитьбы
отец даже был неверующим материалистом, «нигилистом». Замужество матери возмутило многих ее родных. И произошло оно как раз в 1863 году, во время восстания Польши. Двоюродный брат
мамы, с которым она была очень дружна, Павел Иванович Левицкий, богатый ефремовский помещик, тогда ярый славянофил (впоследствии известный сельский хозяин), совершенно даже прервал с
мамой всякое знакомство.
Я достал свою полушку, пошел и спешил вспомнить, за кого чтоб молился нищий: за меня, конечно, и за Машу Плещееву; за папу и
маму; за бабушку, — ведь она мне дала полушку; потом за упокой души дедушки Викентия Михайловича и другого дедушки, маминого
отца, Павла Васильевича.
Бунт против бога начался с постов, — да еще с посещения церкви. Я
маму спрашивал: для чего нужно ходить в церковь? Ведь в евангелии сказано очень ясно: «Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись
Отцу твоему, который втайне… А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многоглаголании своем будут услышаны».